ГЕРМАНИЯ ТУМАННАЯ

Словосочетание "Германия туманная" выглядит достаточно парадоксально, в отличие от традиционного для пушкинского времени "туманный Альбион" (см., напр., у Батюшкова: "Я берег покидал туманный Альбиона..." - Тень друга, 1814). Еще более парадоксально то, что наиболее четкую формулировку этот устойчивый для русского культурного сознания образ обрел в творчестве Пушкина, который не только никогда не был в Германии, но и вообще, по распространенному убеждению пушкинистов, не испытал сколько-нибудь сильного влияния немецкой культуры.

В первоначальных вариантах текста "Евгения Онегина" 9-й стих VI строфы и 8-й стих Х строфы второй главы, связывающие образ Ленского с немецкой культурой, читались иначе:

Он из Германии свободной
[Привез] учености плоды

(Т.6. С.267);

Он пел разлуку и печаль
И романтическую даль...

(Т.6. С.2731)

Однако побудительные причины, заставившие Пушкина изменить первоначальный вариант этих строк на следующий, окончательный:

Он из Германии туманной
Привёз учености плоды…

(2, VI, 9 - 10)|;

Он пел разлуку и печаль,
И нечто и туманну даль…

до сих пор не рассматривались в пушкиноведении. Между тем обзор печатных изданий, побывавших в руках Пушкина, и его переписки во время работы над текстом второй главы дает возможность с достаточной долей убедительности ответить на вопрос о том, как и благодаря чему могла возникнуть формула "Германия туманная".

Первые семнадцать строф второй главы с "Германией свободной" и "романтической далью" были вчерне написаны с 23 октября но 3 ноября 1823 I. (Т.6.С.660). Но еще до того как Пушкин начал работу над второй главой, он получил первый выпуск альманаха "Полярная звезда", на 1823 г., за присылку которого благодарил А.А.Бестужева в письме от 13 июня 1823 г., заметив, что "О Взгляде можно бы нам поспорить на досуге..." (Т.13. С.63-04). Речь идет о статье Бестужева "Взгляд на старую и новую словесность в России" (С. 1-44), в которой обращают на себя внимание два мотива. Во-первых, это характеристика поэзии Жуковского: "...он дал многим из своих творений германский колорит, сходящий иногда в мистику, и, вообще, наклонность к чудесному". Во-вторых, это мотив тумана, в иносказательно-поэтическом смысле примененный к истории русской словесности: "все прочее скрывается в тумане преданий и гаданий", "беды отечества и туманное его небо проливают на них [русские народные песни. - О.Л., А.Я. ] какое то уныние", "туман, лежащий теперь на поле русской словесности, хотя мешает побегу, но дает большую твердость колосьям и обещает богатую жатву".

"Германский колорит" поэзии Жуковского и "туманное" поле русской словесности в статье Бестужева выступают как изолированные идеи. Но это только внешнее впечатление, потому что именно поэтические тексты Жуковского, составляющие существенную часть этого поля и охарактеризованные Бестужевым в стилевой системе самого Жуковского как "мечтательные", "призрачные", овеянные "таинственным идеалом" и "унылым, но невыразимо приятным чувством", отождествленные с "неясными звуками Эоловой арфы", насыщены мотивом тумана как ничьи другие.

Если обратиться только к самым известным произведениям Жуковского 1802-1820 гг., к тем, что немедленно становились достоянием читающей публики и мгновенно входили в массовое культурное сознание эпохи, нетрудно убедиться, что туманный пейзаж является одной из самых ярких примет поэтической стилистики Жуковского. Вот лишь некоторые примеры: "В туманном сумраке окрестность исчезает" ("Сельское кладбище"); "И, звуки оживив, туманный вечер пой" ("Вечер"); "И с сонмом ратных сил исчез в дали туманной" ("Песнь барда над гробом славян-победителей"); "Даль по-прежнему в тумане" ("Путешественник", из Шиллера); "В дол туманный, к тайной Лете" ("Элизиум", из Маттисона); "Редеет сумрак, сквозь туман /Проглянули равнины" ("Певец во стане русских воинов"); "Одеты голубым туманом" ("К Воейкову"); "Как привидение в тумане предо мною", "Зрак туманный слит / С туманным мраком полуночи ("Славянка"): "Блеск туманный твой" <"К месяцу", из Гёте); "Отуманенным потоком" ("Жизнь"); "Пыль туманит отдаленье" ("Людмила"); "В сумраке тумана", "На луне туманный круг", "Виден сквозь тумана" ("Светла на"): "Восходят туманы" ("Эолова арфа"); "Туманен вид полей и гор; / Туманы над водами". "В туман оделася река". "Завесою туманной". "Туман над небесами", "Туманными очами / Блеснул...", "Слетел с луны туман", "Туманным облечена Покровом" ("Двенадцать спящих дев").

О соединении идей "германского колорита" и "туманности" очень скоро позаботился сам Жуковский, опубликовавший в "Полярной звезде" на 1824 г. свои эстетические эссе, главный результат его поездки в Германию в 1820-1822 гг., в составе свиты великой княгини Александры Федоровны.

Жуковский, вошедший в сознание современников как переводчик Шиллера, Гёте, Бюргера, Гебеля и других немецких писателей, как поэт, чьи творения отличаются "германским колоритом", впервые воочию увидел Германию в 1820 г.. И одним из сильнейших его впечатлений стала природа "родины романтизма", получить наглядное представление о которой он больше всего стремился: "...хочу, наконец, узнать наяву, что такое высокие горы, быстрые водопады и разрушенные замки, жилище моих любимых привидений" (РС. 188У. Т.40. № 12. С.711). Горный пейзаж Саксонии Жуковский описал в письме великой княгине Александре Федоровне, которое было опубликовано в "Полярной звезде" на 1824 г. под названием "Путешествие по Саксонской Швейцарии" (С.97-119).

В самом начале 1824 г. Пушкин получил этот выпуск альманаха. 12 января и 8 февраля он пишет об этом Бестужеву. И хотя в письмах нет ни одного упоминания о знакомстве со статьей Жуковского, есть косвенное свидетельство пушкинской осведомленности о публикации еще до того, как "Полярная звезда'" на 1824 г. попала в его руки. 1 декабря 1823 г. он жалуется А. И. Тургеневу на молчание Жуковского: "Жуковскому грех; чем я хуже принц.<ессы> Шарлотты [немецкое имя великой княгини Александры Федоровны. - О.Л.. А.Я.], что он мне ни строчки в 3 года не напишет (Т. 13. С.80), обнаруживал тем самым свою информирован ность о творческой истории двух статей Жуковского в "Полярной звезде".

Туман - один из самых устойчивых мотивов словесного пейзажа Германии в "Путешествии по Саксонской Швейцарии", задан он буквально в первой же строке публикации: "Время было несколько туманно, когда мы... оставили Дрезден" (Полярная звезда... на 1824 год. С.97). ..."Однообразный" и "непроницаемый", "прозрачный" и "чудесный' туман в письме Жуковского "вьется", "клубится", "синеет", "тянется", "поднимается" и "сгущается". Туман придает романтическому пейзажу глубину, перспективу и таинственность, частично скрывая его очертания. Туман облекает горный пейзаж какой-то потусторонней прелестью: "...вид несравненный: не понимаешь, для кого созданы природою, в пустыне, эти таинственные ворота и куда ведут они: кругом их бездны, сквозь их отверстие виден один волнующийся туман и что-то, как будто из другого света, мелькает сквозь этот полупрозрачный сумрак" (Там же.С.114-115).

Образ тумана, ранее бывший чисто литературным, условно-символическим элементом поэтической стилистики Жуковского, в "Путешествии по Саксонской Швейцарии" переходит в статус совершенно обьективного зрительного впечатления. И, что особенно важно, два ассоциативных лейтмотива, связанные с поэзией Жуковского в сознании его современников, - "туман" и "германский колорит - обретают, благодаря публикации его пейзажного эссе в популярнейшем альманахе, прочную причинно-следственную связь. Таким образом, второй выпуск альманаха "Полярная звезда", попавший в руки Пушкина в самом начале 1824 г., должен был внести свою лепту в подспудно созревающий в сознании Пушкина образ.

То обстоятельство, что к середине 1824 г. образ "Германии туманной" оставался еще подспудным, доказывает следующее звено в цени событий, предшествовавших его словесной материализации. 10 сентября 1824 г. А.А.Дельвиг, собирая первый выпуск альманаха "Северные цветы", попросил у Пушкина "стихов двадцать из Евгения Онегина" (Т. 13. С. 108), а 28 сентябри 1824 г. уже благодарит друга за присылку VII-Х строф второй главы (Т. 13. С.110), которые и увидели свет в "Северных цветах на 1825 год" (С.280-281). Один из интересующих нас стихов, а именно стих 8 строфы X. читается в этой публикации: "И романтическую даль" (Т.6. С.645). По аналогии, с достаточной долей уверенности можно утверждать, что и "Германия" в VI строфе черненой рукописи в это время продолжала еще оставаться "свободной".

К этим фактам можно добавить еще один - предположительный. До сих пор точно не установлено, когда именно Пушкин стал обладателем третьего издания Стихотворений Василия Жуковского. Новое трехтомное собрание сочинений вышло в свет в марте 1824 г.: в апреле Жуковский подарил его экземпляр Н.М. Языкову (см.: Языковский архив. С. 128). Следовательно, существует чисто техническая возможность предположить, что именно об этом издании писал Пушкин брату Льву 13 июля 1§24 г.: "Жуковского я получил. Славный был покойник, дай Бог ему царство небесное!" (Т.13. С.98). В любом случае, к апрелю 1825 г. Пушкин уже хорошо и подробно ознакомился с этим изданием, о чем и пишет Жуковскому в 20-х числах (не позднее 24-го) апреля 1825 г. (Т.13.С.167). Поскольку во второй и третий том "Стихотворений..." вошли все вышеперечисленные произведения Жуковского, в которых туман и туманная даль являются непременным атрибутом поэтического стиля и мирообраза, у Пушкина был случай и, что самое главное, определенный стимул обратить на эту черту поэтики Жуковского особенное внимание.

Этот стимул дали ему две публикации во втором выпуске альманаха В.К.Кюхельбекера и В.Ф.Одоевского "Мнемозина", который, как свидетельствуют косвенные данные, попал в руки Пушкина к октябрю 1824 г. (см. письмо Пушкина Л.С. и О.С. Пушкиным от 4 декабря 1824//Т.13. С.126). С точки зрения интересующего нас мотива второй выпуск "Мнемозины" примечателен, главным образом, двумя статьями. Это письмо XV из "Путешествия" Кюхельбекера с зарисовкой опять-таки саксонского пейзажа, в котором обнаруживаем перекликающиеся с "Путешествием..." Жуковского детали: "...горы лесистые, потом туманные", синие, будто привидения по обеим сторонам". ("Мнемозина",Ч.2. С.55). И общая интонация зарисовки, и визуальный характер впечатления, и романтическое отождествление туманных гор с привидениями здесь вполне в духе пейзажной лирики и прозы Жуковского и не окрашены никакой отрицательной эмоцией. Зато именно негативный характер (в материалах русской периодики, последовательно прочитываемой Пушкиным, - впервые!) имеет трактовка этих же самых мотивов во второй статье Кюхельбеккера - "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" (Там же. С. 29-44).

"Германский колорит" поэзии Жуковского, за который его мягко пожурил Бестужев в первом выпуске "Полярной звезды", вызвал у Кюхельбекера резкий в интонационном отношении протест, воплотившейся в пародии на поэтизмы Жуковского: "У нас всё мечта и призрак, все мнится и кажется, и чудится, все только будто бы, как бы, нечто, что-то"; "в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя". В сочетании с утвержением о том, что "Жуковский первый у нас стал подражать новейшим немцам, преимущественно Шиллеру", эти пассажи Кюхельбекера вновь объединяют две уже сопряженные в "Путешествии..." Жуковского идеи "Германии" и "тумана", но уже на основе нового, и притом отчетливо негативного, семантического оттенка слова "туманный" - неясный, запутанный, расплывчатый. Пушкин тем более должен был обратить внимание на эти фрагменты, что в статье Кюхельбекера досталось и лично ему, как наследнику поэтического стиля Жуковского: "Прочитав любимую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все".

Показательно, что, уже работая над третьей главой романа, Пушкин замечает: "А нынче все умы в тумане"(3, XII, 1), тем самым подчеркивая свою осведомленность о дискуссии о "туманах российской словесности".

Впечатление от статьи Кюхельбекера, безусловно, было усугублено и еще некоторыми близкими по времени корреспонденциями и занятиями Пушкина. Например, письмом А.А.Бестужена и К.Ф.Рылеева от 12 февраля 1825 г., где последний о влиянии Жуковского на русскую литературу пишет буквально следующее: "К несчастию, влияние это было с лишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность, и какая-то туманность, которые в нем иногда даже прелестны, растлили многих и много зла наделали" (Т.13. С.141-142). К этому же ассоциативному ряду можно отнести и работу Пушкина над текстами своего собственного первого собрания стихотворений (отосланы П.А. Плетневу 15 марта 1825 г. - Т. 13. С. 153), о процессе которой поэт мог убедиться в том, что наблюдения Кюхельбекера и Рылеева над "туманным" характером элегических пейзажей (в том числе и его собственных) не совсем безосновательны. Мотив тумана присутствует в трех важнейших образцах этого жанра, вошедших в первое издание "Стихотворении Александра Пушкина" (СПб., 1826): "На море синее вечерний пал туман", "Туманной родины моей" ("Погасло дневное светило...": опубл. под названием "Черное море" // Т.2. С.146); "Как привидение, за рощею сосновой / Луна туманная взошла..." ("Ненастный день потух..." // Т.2. С.3481; "В седом тумане дальний лес....", "...идут в дали туманной." (Воспоминания в Царском Селе//Т. 1. С.78, 81).

Наконец, к последним числам апреля 1825 г. Пушкин располагал третьим выпуском "Полярной звезды", на 1825 г., где в статье А.А.Бестужева "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и в начале 1825 годов" о характере современной русской поэзии сообщается, что мы "залетели в тридевятую даль по-немецки" (Полярная звезда... на 1824 год. С.9). И своеобразным свидетельством того, насколько прочно Пушкин держал в памяти все эти впечатления, является одна из фраз в его письме Бестужеву от конца мая - начала июня 1825 г., которое является откликом на эту статью; "...ты умел в 1822 году жаловаться на туманы нашей словесности...-/ (Т. 13. С. 180). Эта фраза, которая подытоживает литературно-критическую и эпистолярную эпопею 1823-1825 гг. о "германском колорите" и "тумане", возвращает нас к самому ее началу в первом выпуске "Полярной звезды", обнаруживая тем самым главный закон, на основе которого кристаллизовалась пушкинская формула: закон ассоциативности поэтического мышления, обостренного в особенной мере свойственным Пушкину слухом на повтор, реминисценцию, лейтмотив.

С концом этой эпопеи весной 1825 г. совпало и окончание работы Пушкина над текстом второй главы: в конце марта - начале апреля 1825 г. он создает вторую беловую рукопись, где и появляется окончательный вариант - "Германия туманная".

Таким образом, именно широкое обсуждение "германского колорита" и "туманной" поэзии в критике, дополненное чтением "Путешествий" любителя туманов Жуковского и гонителя туманности Кюхельбекера, побудило Пушкина изменить редакцию стихов 8 и 9 VI и Х строф второй главы "Евгения Онегина".

Принципиально важным представляется то, что емкая формула "Германия туманная" с ее отблеском в поэтическом штампе "туманной дали" соединила в себе весь спектр смыслов, которые актуализировались на разных стадиях “туманной” эпопеи. Во-первых, этот эпитет возник как устойчивая стилевая примета романтической, идеальной, возвышенной поэзии Жуковского. В этом отношении он, как любой из поэтизмов Жуковского, обрел в русской поэтической традиции не менее устойчивую ассоциативную связь с самим понятием романтизма, опосредованно - с мыслью о родине романтизма, о Германии, чьим певцом, пропагандистом и популяризатором в русской лирике стал Жуковский.

Во-вторых, образ "Германии туманной” родился в тексте романа Пушкина как своеобразная ссылка на зрительное впечатление людей, воочию видевших горные саксонские пейзажи и документировавших это восприятие, в своих путевых очерках. Для Пушкина, никогда не бывавшего в Германии, эта опора на чисто визуальные впечатления очевидцев представляется не менее важной еще и потому, что Ленский, геттингенская душа, странствовал “под небом Шиллера и Гете” не где-нибудь, а именно в Нижней Саксонии, где и расположен город Геттинген со своим знаменитым университетом. Уважаемые выпускники школ приглашаем поступать в nure.ua Харківський національний університет радіоелектроніки.

Наконец, этот же самый эпитет, примененный к Германии и корреспондирующий с “туманной далью” в стихах Ленского, дает характерную пушкинскую вибрацию положительного и иронического смыслов, особенно ощутимую в романе, как раз во всех параметрах образа Ленского, который располагается точно в промежутке от великого до смешного, не будучи ни однозначно возвышенным, ни однозначно ироническим. То же самое с эпитетом "туманный": "Германия туманная” — это родина высокого идеального романтического искусства, но “туманна даль” — осмеянный поэтический штамп, цитатный характер которого удостоверен пушкинским курсивом и соседством с таким неопределенным объектом лирического восторга, как местоимение “нечто”, перекочевавшее на страницы пушкинского романа из статьи Кюхельбекера.

Кстати, во 2-м томе “Стихотворений Василия Жуковского” (СПб., 1824). с которым Пушкин познакомился почти одновременно со статьей Кюхельбекера, было напечатано одно из ранних стихотворений Жуковского "К Филарету", где читаем; “Смотрю ль в туманну даль вечернею порой...” (С.108). “Нечто” Кюхельбекера и "туманна даль" Жуковского вошли в текст пушкинского романа на правах цитаты, что и подчеркнуто курсивом.

Пушкинские стихи окончательно закрепили в лапидарной, но при этом чрезвычайно многозначной формуле нерасторжимую ассоциативную связь двух идей, выраженную устойчивыми словесными мотивами "германский" и "туманный" применительно к поэзии русского романтизма. И поскольку родилась эта формула на пересечении трех пластов русской словесности: лирики, очерково-эпистолярной документалистики и литературной критики, постольку ее употребление обнаруживается и в более поздних образцах этих жанров русской словесности XIX и даже XX в. Достаточно вспомнить критический отдел некрасовского "Современника", путевые очерки "Из-за границы" А.А.Фета, поэзию Ф.И.Тютчева, А.А. Блока. М.И.Цветаевой, философские сочинения эпохи русского символизма, чтобы ощутить, что пушкинская "Германия туманная" прочно вошла в русское культурное сознание.



OCR (C) Буквоедица, 2003


Оформление (C) Арнольд