На заглавную страницу

         ГОРЕЦ

I Гроза утихла поутру... В рассветной мгле густые ели Под бури струями шумели И трепетали на ветру. Блистали молнии над долом. Меж мрачных скал в ущелье голом Зажатый, Терек бушевал, Как дикий зверь, в сети плененный, Метался, выл, остервененный, И бил о брег бурлящий вал. Потока силы роковые Как щепу легкую, несли Каменья, древа вековые, Что своротило из земли Меж скал гулявшим ураганом; Уже ущелье скрыл туманом Рассвет; над ним, в небес дали, Шумел Борей, мешая в кучи Меж гор мятущиеся тучи, И на воду, вздымая рябь, Исторглась ливневая хлябь. К концу Перуна шло веселье, Теряла ночь над небом власть, И прежде чем пред солнцем пасть, Сокрывшись прочь в подземной келье, Еще ерошила листвы Она покровы; дуновенье – И невесомый прах травы Кружился в воздухе. Мгновенье – И брызжа светом, алый шар Проглянул по-над краем бора, Необорима, как пожар, Благословенная Аврора Все светом нежным залила: Тропу пастушью к водопою, Ворота форта, купола Мечетей дальних за рекою, Висячий мост, что съединил Два брега Терека высоких, Места былых боев жестоких, В каких черкеса потеснил И встал здесь лагерем военным Великоросс. Свободу пленным Щедротой властною даря, Воздвиг он этих стен твердыни, Чтоб сей предел стоял отныне Владеньем Белого царя. И, утвердясь на скал отрогах, На росстани о трех дорогах, Сдержать набег чтоб горных орд, Поднял знамена славный форт. Зари лучами огневыми Вершины осветились древ, Флагшток и вышки с часовыми; Побудки утренней напев Труба сыграла за забором. И, торопясь в движеньи скором, В строю сойдясь лицом к лицу, Солдаты встали на плацу. Уж барабана полкового Звучал унылый метроном, Уже искусства боевого, Соединясь в строю одном, Азы солдаты постигали: То вдруг шеренгой набегали, То отползали пластуном. «Назад! Укрыться за барьеры!» – Кричали звонко офицеры, – «Примкнуть штыки! С колена пли! В атаку марш! Руби! Коли!» Уже потешного удары Смолкали боя. Кашевары Барана волокли в избу, Где огнь пылал под вертелами, И над бурлящими котлами Свою творили ворожбу; Уже сменились часовые, Уже уланы верховые, В ночной ходившие дозор, По каменистым тропам с гор Спускались краткой чередою, И кони ржали под уздою, Почуяв дом. Ворот запор Упал, и петли завизжали, И под приветствий братских гром Устало всадники въезжали Под стен защиту всемером. И часовой, обычно строгой, И тот с улыбкою дозор Впускал, но верхового взор Он встретил... Оглядел с тревогой Своих товарищей ряды... Нежданно смолк веселый гомон. «Тревога!» – крикнул и бегом он К бойнице кинулся. Беды На лики храбрых тень упала. То ярость в их очах вскипала, То их мутил вопрос немой, Дурное предзнаменованье... И всяк, забыв свой чин и званье Пытал в тревоге: где восьмой? Спешит на плац начальник форта. Прервав короткого рапорта Слова, оружие свое Воздел, взмахнув над головою Клинком, и крикнул грозно строю: «Пропал товарищ наш! В ружье!» Враз улью, что гудит встревожен, Форт уподобился. Из ножен Иные сабли достают, Другие ружья заряжают, В азарте злом воображают, Как без пощады горцев бьют. Как искра в стог попала сена! Все занялось войной мгновенно; Так, чуя жертву, грозный лев Встает, разинув в рыке зев. И вдруг отбой труба играет! «Рехнулись что ли?» – «Кто их знает?»; Толпа собралась к воротам; И видят: всадник одинокой, Как в дреме наклонясь глубокой В седле, по травам и цветам Плетется слепо, без дороги... «Не Николай ли?» – «Он!» – «О боги! Уснул ли, ранен?» – «Конь, гляди, Поник, бредет, узде не верен Через кусты и колкий терен» – «Где лекарь, звать ли?» – «Погоди». Свой путь свершающий привычный Ко стойлу, добрый жеребец, А с ним и всадник горемычный К вратам влачились. Наконец Они у цели. Окликают Немого воина, толкают, Шинели тянут за полу. Скользнул наездник по седлу, Упал, и лик его открылся, И ужас поразил сердца Вокруг стоявших. Мертвеца Был вид ужасен. Отразился В его глазах недвижных страх, Гримаса зубы обнажила, На лбу раздувшаяся жила Синела. Все в его чертах Изображало злую муку. Рубец багровый как змея Вкруг шеи вился. Сила чья Ее сдавила? Что за руку Не в силах воин был отвесть В седле, при сабле и пистоле? И кто его сей страшной доле Обрек безжалостно? Бог весть! Скорбя, товарищи героя, Могилу на пригорке роя, О том судачили. Вдали Начальник форта с адъютантом, Младым и пылким лейтенантом, Беседу тихую вели: «Я саблю доставал из ножен Несчетно раз. Любой исход У битвы с горцами возможен – И смерть, и плен. Мой славный взвод Знавал угрозы окруженья, На волос был от пораженья, И уходил, рассеян, вброд Ручьем, спасаясь от погони, Нас верные носили кони В дыму боев, и одинок, Изранен, я тропою узкой, Пока дозор не встретил русской, Полз, у груди держа клинок. Но дрогнуть, избегая боя? Над трупом славного героя, С каким делили мы шатер Походный, не подняться разом? Сдержать решительным приказом И мести дух, и меч остер? Но я подал сигнал к отбою» – «Господь свидетель, к злому бою Рвались мы, в круговерть огня; Врага преследованья жажды В бою познавший жар однажды, Не станет сдерживать коня. Какою силой можно к бою Подъятый вихрем эскадрон Остановить? Одной трубою! Врагу не нанеся урон, Мы в нерешительности встали. Досадно!» – «Знаю» – «Не сквитали Потерю мы. Приказ мне дан, И он сильней движений резких Души... Зачем убийц черкесских Мы не пустились по следам?» – «Когда б я знал, что нам доступно В бою разбойника сразить, За ним мы шли бы неотступно. Но можешь ли вообразить...» – «Не понимаю» – «Николая Убил не враг, но сила злая...» – «Петлей поймал его абрек» – «Нет! Умер он, клинка не вскинув, Седла, сраженный, не покинув...» – «Так что ж?» – «То был не человек!» – «Не человек! Возможно ль верить, Чтоб православному отмерить Срок жизни мог нечистый? Вздор!» – «Не сатана тому виною, Он пал пред силою иною, Которой имя – Призрак Гор! Пред ним бессилен ратоборец; Его легенды сей земли Грозой неверных нарекли. Хозяин ночи, Черный Горец, Упырь летучий, между скал Несется, бури страшный спутник, И нет спасенья, если путник Дорогой сумерки застал. Ненастье с тьмой – его стихии! Но кары призрака лихие Убьют не всякого. Глаза Он ночью не смыкает сонной, И если едет воин конной А в небе властвует гроза, Приют он покидает горной И тенью носится проворной, И, разглядев в кромешной мгле, С высот, что всадник утомленный Под ним, убийца исступленный Несется молнией к земле; На плечи адово отродье Валится, рвет из рук поводье, И им обвив под бородой, Он душит» – «Я молвы худой Привык не доверять сказанью: Коль очевидца не найти – Не верь, и выбирай пути Не к отступленью, но к дерзанью: Не отступить, не отойти!» – «Ах, младость! Твой порыв хвалебен! Со всех ты требуешь пароль! Так говоришь, тебе потребен Свидетель слов моих? Изволь: Я знался с этим вурдалаком, Един кто жив! Вот этим знаком Обязан здешним я горам. Гляди за ворот» – «Боже правый! Откуда этот знак кровавый?» – «Теперь поверил? Этот шрам Оставил тот, о ком ты слышал. Живым из битвы с ним я вышел» – «Так значит, есть и брани путь!» – «Того пути уж нет, забудь» – «Тебя гнетет секрет твой, мрачен, А бой бы дал нам шанс иной» – «Уж он был дан, да весь истрачен» – «И кем он был истрачен?» – «Мной» – «Как вышло так?» – «По воле рока Я святость данного зарока Забыл. Я преступил межу Добра и зла» – «Готов я слушать. Что за зарок ты мог нарушить, Кому дал клятву?» – «Не скажу. Давал я клятву на прощанье Той, чей печален был удел, Забвенью предал обещанье Не возвращаться в сей предел. Об этом более ни слова! Но память о минувшем снова Меня зовет в былого дни. Изыди, сгинь, мое виденье! Покой, святое Провиденье, Душе измученной верни!» – «Прости, твое не ведал горе» – «Нет в том вины твоей. В дозоре Я проводил за ночью ночь, Во дни, когда сюда вернулся. Дружин российских ход запнулся Тогда пред Тереком. Помочь Я должен был своим собратьям, С кем я делил и стол и кров, И гром войны, и гром пиров, Кто смерти предан был объятьям От козней чуждых нам дворов... Я воротился в эти горы. Случилось так. К чему укоры? Ты службу знаешь: ввечеру Пистоль зарядишь, саблю в ножны, И только древа придорожны Тебе укрытье на ветру. Дозор! Лошадку пустишь шагом, Идешь то лесом, то оврагом, И, привставая в стременах, Глаза таращишь что есть мочи, И взором мрак пытаешь ночи: Не притаился ль где вайнах, Разбойник этих мест проклятый. Проходит час, второй, и пятый, И вот – рассвета полоса Меж гор вершинами забрезжит, А солнца луч вдруг темь прорежет, Как в травах просеку коса. Как в эти миги ликовало И билось сердце! Тьмы годин Меня проклятье миновало, И утра свет, и день един Мне Провиденьем вновь подарен! И, силам неба благодарен, Я возвращался... В тот апрель Лились дожди. Лесная прель Гнилые запахи струила. Я заступал дозорным в ночь. Выл ветер. Облачная клочь Укрыла небо. Тьма таила Угрозу гибельных засад От горцев бешеных. Отряд Наш пробирался в полумраке Леском прибрежным, напрямик, Безмолвно, скрытно, каждый миг Готовый вскинуться в атаке. Мы разделились у холма, И потекли часы дозора. Настала ночь, сгустилась тьма. Плечом отлогим косогора На землю наползал туман, И вился меж холмов гюрзою, И сна коварный плыл дурман. Гонимый близкою грозою, Столб пыли поднимался. Он Как пьяный, шествовал долиной, И вот полночный небосклон Прорезан молниею длинной. Мгновенный свет ожег глаза, Невыносим, блистает снова, И с тяжким грохотом гроза Накрыла всадника ночного. Дождя ударили струи, И вскоре мутные ручьи Со склонов резво побежали. Коня направил я к кустам, Чтоб переждать ненастье там, Листвы под сению. Въезжали Мы в рощу, под шатер ветвист, Гонимы бурей водяною, И вдруг как будто крыльев свист Раздался за моей спиною. И хищник грозовых небес Ко мне обрушился на плечи! Но я, готовый к смертной сече, Успел схватиться за эфес. В неравной битве мы схлестнулись: Подъяты призраком, взвились Коня поводья, обернулись Петлей вкруг шеи мне! Дрались Мы насмерть! Ярым, бесполезным Был мой порыв: клинком железным Рубил я вбок, над головой; Когда бы враг мой был телесен, То череп с плеч ему был снесен Моею саблею кривой! Но только воздух рассекало Мое оружие, и вот Из рук слабеющих упало Оно в траву... Отверзтый рот Мой вдоха сделать был не в силах. Хрипя, во всех напрягшись жилах, Удушья одолевши боль, Успел я выхватить пистоль. С последней искрою сознанья, Валясь, я вскинул в небо ствол, И гром звенящий расколол Ночную тишь до основанья, И воротился снова в дол: В ущелье эхом отражались Все звуки. Только до земли Раскаты звонкие дошли, Как лапы чудища разжались. Упал на землю я без сил, Биясь и корчась в страшной муке, И в бури вое слышал звуки, Что ветер в небо уносил: Из гнусной чудища утробы Раздался вой свирепой злобы, А с неба, горький, с ним сплетен, Как будто девы слабый стон. Грозы порывы утихали, Как утихают вдруг бои. Уже товарищи мои Меня тревожно окликали, На шум спеша. Я застонал; Струилась кровь ручьем по вые... Я миги эти роковые Не раз в молитвах вспоминал. Свою я ведаю судьбину, На шее смерти знак храня. Знай, Призрак Гор найдет меня: Кто выбрал битву и чужбину Пред тишью милых берегов, Готовым должен быть кончину Приять от рук лихих врагов. Полечь в бою! В молитвах ныне Иной Господней благостыни И не молю себе. Но чу! Зовут нас к скорбной панихиде. Пусть обо мне как инвалиде Никто не скажет: не хочу! Коль смерть найти мне в этих скалах Судьба, то сбудется по ней! Я не рожден служить в вассалах, Ни льстить придворным в бальных залах, Но бой и мчание коней – Вот жребий мой! Покуда в теле Бьет кровь, и есть свинец в стволе, То не хладеть мне на постеле, А смерть встречать верхом в седле. Себя слепой я предал доле. Тебе открывшись, поневоле Я исповедался. Травой Мою могилу скроют годы, И Леты медленные воды Разрушат камень гробовой; Я сгину, не оставив пыли, Но мне отрада, свет души, Что в этой каменной глуши Дух девы гордой горы скрыли, И словно стражники, застыли, Храня от бед его. В тиши Витает он в дали чудесной. Храни его, Господь небесный!.. Былое сколь ни вороши, Не воротить его минуты, Не разрубить лихие путы: Бессилит время палаши». Пожатьем рук скрепивши сильным Беседу, спутники к вратам Поворотили церкви. Там Тянуло ладаном кадильным, Пел капеллан за упокой Раба Господня Николая, Моля, чтоб душу в лоно рая Бог милосердной ввел рукой. Закатным солнцем позлатились Вершины царственныя гор, Ночная тьма небес простор Объяла. В сумерках катились Валы спадающей реки; Едва затеплены, светились По дольним саклям огоньки. Со склонов тучные отары В свои тянулися кошары; Тонул в тиши седой Кавказ; Лишь в ночи призрачном тумане Вечерний сотворить намаз Окрест сбирались мусульмане, Спеша по тропам сквозь холмы На их молитвенное вече, И муэдзин тянул далече Свои унылые псалмы. II Старик Саид насупил бровь. Его сыны пред ним стояли. Со ссадины на шее кровь Стирал Исса. Их кони пряли Ушами чуткими; они От скачки дикой отходили, И злыми мордами водили, Постылы дергая ремни. Смирясь, младые уздени Склонили головы покорны И пени слушают укорны Отца, сидящего в тени Платана старого: «Достоин Презренья, кто в лихом бою, Чтоб удаль выказать свою, Покинет брата! Храбрый воин Не тот, кто голову сломя, Готов пуститься на неверных, Но кто бежит порывов скверных Безумной храбрости» – «Стремя Коней в овраг, поросший лесом, Врага могли б мы взять в кольцо!» – «Ты только изодрал лицо, И дымом выстрела белесым Себя ты выдал. Отчего Не ждать неверного в засаде?» – Молчат сыны его, в досаде Не отвечая ничего. – «А ты, Шамиль, позволил брату В горячке повернуть коня, Пустился в дол, сквозь ниву сжату» – «Враги б увидели меня?» – «Нет в том сомнения. И кабы Всерьез дрались вы, не спасла бы Вас смелость. Разум – вот броня, Что сохранит абрека в битве» – «Отец, я каюсь горячо!» – «Аллах простит тебе. Еще Единый раз себя в ловитве Пора испробовать. В седло! Да памятуй, что воин умный Приберегает выстрел шумный, А саблю держит наголо. Иль сабля вам тяжеловата, Мои отважные сыны? Иль давший клятву газавата Забыл премудрости войны? Положим, русский появился, Обоза едет по пятам…» – Тут старца перст нежданно взвился, И указал на лес: «Вон там!» И мигом, позабыв обиды, Летят свирепые мюриды, Ветров порывистых вольней, Воздев клинки, готовы к бою, И пыль вздымают за собою, И горячат плетьми коней. Натешив вдоволь жажду мщенья И страсть извечную к войне, Черкесы едут по стерне, Свои жестокие ученья Окончив, в устали немой, И возвращаются домой. Встречает их отец суровый. Вокруг чугунного котла Огонь колышется костровый, Витает легкая зола И дышат жаром угли алы. Похлебка льется во пиалы, И в света трепетного круг Вошла младая дева вдруг. Чуреком свежим одарила Она отца. Его черты, Всегда суровы, озарила Улыбка: «Айна, вижу, ты От очага не отходила. Совсем умаялась, ей-ей! Судьба меня вознаградила, По смерти матери твоей, Такой хозяйкою. Ты с нами Разделишь трапезы ли час?» – И преломляет с сыновьями Лепешку теплую тотчас. Спустилась ночь над саклей горной. Шатер небес стоит просторный, Сияет полная луна; Старик уж думами далече, Но дочь любимая на плечи Кладет персты ему. Она Глядит отцу моляще в очи: «Видений полон сумрак ночи, Чудес блазнятся миражи. Прими личину чудотворца, О доле Призрачного Горца Легенду нам перескажи!» – «Добро», – отец кивнул степенный – «Легенды прошлое хранят. Героев нынешних манят На бой подняться дерзновенный, Как предки, со славян ордой. ..Давным-давно, средь гор высоко Стояла сакля одиноко, И в ней влачил вайнах седой Дни бедной старости. Три сына Пустынну жизнь делили с ним. Их род судьбою был храним: Ни пуля злого осетина, Ни хищный зверь, ни горный сель Взять не сумели их досель. Старик за трапезой вечерней Учил сынов: «Колючих терний Исполнен вольных горцев путь. Нет благородства выше чести! Булат в бою не обесчести, Не позабудь обычай мести Святой свершить, не позабудь! Войной пойдет народ соседний – За старшим братом встанет средний, И отомстит за брата брат; С небес увидит воин падший, Что вслед за средним встал и младший, И счастлив он у райских врат. Но горе, если брат за брата Не постоит во свой черед, Врага убить не изберет – Тогда семьи его утрата Позором ляжет на него, Отец же труса обратится Во призрак ночи, и как птица, Не зная дома своего, Скитаться будет небесами И обращать на землю взор, И не избыть ему позор...» В тот год, долами и лесами Шел враг на них, аулы жег, Топтал Ичкерии просторы, И, мнилось, содрогались горы От грохота его сапог. И старший сын у вод Аргуна Приял лихую смерть в бою От шашки русского драгуна, И вражий эскадрон в строю Свой путь продолжил над рекою, И средний брат подъял рукою Сталь атагинскую свою. Убийце брата был отмерен Недолгий ликованья срок: Удар отмщения был верен! Но в том бою жестокий рок Семью преследовал, и в дикой Погоне поражен был пикой, И пал убитый средний брат, Но младший, сам юнец безбрадой, Не отравил души пощадой К врагам своим. Его булат Разил неверных чередою. Несомый лошадью гнедою, Он был летящий дух войны! И в травы росные медвяны Валились мертвые славяны, Как в бурю валятся копны! Гонимы силой горской стали, Пришельцы дерзкие вразброд, Живот спасаючи, бежали, Герой же свой прославил род; Преданья наши не устали Тех прославлять, кто до конца Святою был ведомый местью И замарать не дал бесчестью Себя, и брата, и отца!» Старик умолк. Во мгле полночной Сияли звезды в вышине. Едва журчал водой проточной Ручей на гладком валуне, Спеша ложбиною к долине, И горцы юные былине Внимали в чуткой тишине. III «Гляди, вон там, в сени прозрачной Дерев он едет» – «Вижу сам: Дозор свой совершает мрачный По нашим долам и лесам» – «Пропал и снова показался. Гляди, Шамиль! Уж оказался Проклятый русский за ручьем. Смелей! Покуда мы вдвоем, А вражьи воины далече, Поскачем склоном напрямик, И поторопим славный миг Неверного с судьбою встречи. Конец он встретит свой в лесу» – «Держи оружье на весу, Не торопись! Обходим сбоку, Готов, Исса?» – «Хвала Пророку, Меня просить не нужно вновь Разъединить клинок и ножны! Когда каменья придорожны Окрасит вражеская кровь, Я буду счастлив!» – Горцев пара С холма спускается; тайком, Как звери хищные, леском Они крадутся. Злая кара Пришельцу чуждому грозит: Вот-вот металл в него вонзит Абрек. Спасет ли русский шею Свою от сабли, иль злодею Отдаст он жизнь, не отразит Удар наведенный? Дорога Крута с кремнистого отрога, Далече слышен звон подков; Заряд един в пистоль вколочен; Миг роковой настал: с обочин Убийцы ринулись, с боков Летят на русского! Мгновенье – И он погибнет! Злое рвенье Их жжет, сердца воспламеня. Момент упущен для отпора, Но быстрая драгуна шпора Вздымает на дыбы коня! Сверкнула сталь. Поворотился Шамиль назад – и вскрикнул он: В траве во смертной дрожи бился Сраженный конь. Гяур, спасен, Вставал, пистоль свой воздевая. Черкесы, яростно крича, Поводья рвут, и сгоряча Назад бросаются, взрывая Дорожный прах, несутся вскачь; Решилась славянина доля! Кто будет русскому палач? Подъемлет воин ствол пистоля, Исса заносит свой клинок, И плюет ствол огнем и громом, И русский падает у ног Врагов с разрубленным шеломом, И стан бессильно наклоня, В груди неся свинец смертельный, Чеченец падает с коня. С Шамиля дух сраженья хмельный Как морок сходит. Он глядит На умирающего брата И шепчет: «Верного булата Не посрамил я: враг убит. Исса, на все Аллаха воля: Ты не вернешься с брани поля, Но ждет тебя небесный рай. Отмщен ты, в мире умирай». IV У сакли, опершись на посох, Согбен и немощен, стоит И вдаль глядит старик Саид, И зрит: далече на откосах, Петляет где тропа тонка Меж скал, курится облак пыли, И очи старца вдруг застыли И видят: конь без седока, За ним второй. Шамиль, измучен, Ведет их цугом в поводу, И вид его сулит беду. На спины скакунов навьючен Ужасный груз, и вот они У сакли. Крепкие ремни Слабеют, пали. Страшной мукой Черты отца искажены: Он видит сына. Слез полны Его глаза. Перед разлукой У грани мира, гладит он Витые кудри цвета ночи, И закрывает сыну очи, И вопрошает: «Отомщен?» «Свершилась месть» – ответ он слышит – «Убийца пред тобой, не дышит; Вот хладный труп, что смерть взяла, Лежит с челом окровавленным» – «Не вижу я, чтоб знаком тленным Коснулась смерть его чела. Рука его не холодеет, Трепещет жила на виске, Дрожь пробегает по щеке... В нем искра жизни, мнится, тлеет!» – «Как?! Жив? Неверному тогда Ближайший пень да будет плаха! Позволь мне божьего суда Исполнить волю» – «Кто Аллаха Познает замысел глубок? Его я воли не нарушу. Не хочет всемогущий Бог Отправить в ад гяура душу! Зачем был русский Им спасен? Ответ найду ль в знаменьях, звуках? Но мыслю так: желает Он, Чтоб умирал неверный в муках. Да, так! Убить, пока он слаб – Порыв и праведный, но ложный. До казни он пребудет раб, Ничтожный раб, холоп ничтожный! Во все свои до смерти дни Влачить ему ярем презренной! Он будет, словно зверь, ремни Носить на вые изъязвленной, Его измучат глад и вши, И чрево выест пламень жажды, И он умрет как зверь в глуши, В той стороне, куда однажды Пришел с мечом. Повремени Врагу рассечь кинжалом глотку, Но цепью крепкою стяни На шее тяжкую колодку». Бьет звонкий млат, замки бренчат, Вериги сковывают члены, И в погреб темный волочат Врага жестокие чечены. Визжит засов, и солнца луч – Струя небесного фиала – Блеснул за дверию, летуч, И тьма несчастного объяла. V «Как звать тебя?» – «Андреем. Тут Темно и сыро как в могиле. Я руки развести не в силе: Оковы их язвят и трут. Каким бесчестным злодеяньем Я ввергнут в вечный мрак ночной? Мне тусклый огонек свечной Чудесным кажется сияньем. Кто ты, черкешенка?» – «Сестра Того, кого рукою хладной Убил ты. Мести беспощадной Ты б жертвой пал еще вчера, Но мой отец решил иначе, И ни мои над мертвым плачи, Ни брата гневные мольбы Его не тронули. Во клети Угаснешь ты. Ярмо и плети Отныне спутники судьбы Твоей. Жестокое мученье, И тяжкий труд, и истощенье, И путы, что не разорвать, Познаешь ты, и призывать Ты станешь смерть как облегченье! Вот плошка малая тебе Пустой похлебки на сегодня, Чтоб жизнь продлить. То месть Господня: Он будет глух к твоей мольбе. Одну, велением Корана, Тебе я милость окажу – Главу твою перевяжу: Рубец глубок, ужасна рана, Крови не запеклась струя» – «Твой павший брат был храбрый воин, И в битве нашей был достоин Стать победителем, но я Был чуть удачливей, возможно» – «Твое признанье, коль не ложно, Тебе выказывает честь: В твоей душе отвага есть Признать противника уменья; Однако, я пришла сюда Не за словами примиренья, Но волю выполнить суда Главы семьи моей» – и дева, В себе не сдерживая гнева, Сокрылась из темницы прочь. Вновь узника объемлет ночь, Он жадно пьет из чаши скудной И засыпает. В беспробудной Тьме забытья идут часы; И снова лунной полосы У двери видит он свеченье. Гибка как горная лоза, Спустилась дева, и глаза Горянки полнит огорченье, И по щеке бежит слеза: «Прости меня. Тебя обидеть Я не желала. Ненавидеть Не можно сердце научить. Пусть срок твоей лихой кончины Решают воины-мужчины, А мне пришлось тебя лечить; А кто врачует, уж не может Желать беды тому, кто слаб, Хотя б он был и жалкий раб, И чувство то не превозможет Пред братом долг. Ваш кончен бой. Горька печаль моя, но мира Настало время. Я с собой Несу чурек, головку сыра – Поешь. Аллах тебе судья» – «Пусть милость эта и случайна, Но и щедра. Спасибо, Айна» – «Мое ты знаешь имя?» – «Я Слыхал как твой отец за дверью, Суров, беседует со дщерью» – «Где ты усвоил наш язык?» – «Среди чеченских сел, далече Я жил, и звуки вашей речи Слыхал, и понимать обык» – «Зачем пришел ты в наши горы? Что здесь влечет славянов взоры? Не взять каменьев дорогих Из нашей почвы: скудны руды И злато или изумруды Не отыскать средь скал нагих. Зачем как смертная проказа На склоны гордые Кавказа Твои надвинулись полки? Вы володеть хотите нами? Чужими править племенами, И тем считаться велики?» – И медлит русский пред ответом: «Где крест встал рядом с минаретом Не будет мира: эта грань Не земли делит с племенами, Но дух, рождая меж сынами Народов двух смертельну брань» – «Когда б я знала заклинанья, Творила магий чудеса, То я б тебе судьбу изгнанья Наворожила; небеса Мне в том свидетели!» – и дева Бежит из каменного чрева Подвала мрачного. Звонок Звучит запора. Одинок, Проводит узник в размышленьи Часы рассвета. В отдаленьи Цветет заря, и вот взошло Над склепом солнце. Луч денницы Он видит в щель свой темницы И воздыхает тяжело... Проходят дни. Изведал русской Судьбину горькую раба: Вот он влачит по тропке узкой Вязанку дров. Еще слаба Рука, и груз невыносимый, Но кратких отдыха минут Не даст Шамиль – подъял он кнут, И пленник, горцем поносимый, Кричит, ударен, и встает... То он, измазан грязью черной, Звеня цепями, камень горной Кайлом, изнемогая, бьет, То выгребает нечистоты Из ямы он. Уж от работы Мундир уланский обращен В гнилое рубище; на раны Садятся слепни невозбранны, А все убитый не отмщен, Все длится казнь. От вод помойных Персты страдальца в струпьях гнойных, В цепях опухли члены: пут Не сбросит Айны заклинанье; Мутится пленника сознанье; Уже секущий яро кнут Поднять несчастного не в силе. Старик наводит мрачный взор На сына: «Брось его, он хвор. Пора пришла» – В лице Шамиля Мелькает радость: «Да, пора! Отец, извелся я запретом» – «Он твой. Убей его с рассветом» – «Сейчас! Кинжала сталь остра!» – «Нет, не сейчас. Умерь желанье! Бесчувствен он, ему равно. Вся плоть его одно страданье, Его сознание темно, Он алчет смерти как исхода, И не желает боле жить, Но дай сознанье освежить Лучам живительным восхода: Пусть, пробудившись, разомкнет Он дремой сомкнутые вежды, Пускай в душе его мелькнет При свете солнца луч надежды; И вот тогда...» – «Ты мудр, отец! Врагу мучительней конец Когда жива надежда тайна» – «Что ж, ночь надежды подари Ему, пусть дремлет до зари» – И, подошед, внимает Айна Словам последним, и она При блесках алого заката От рук приветливого брата Вдруг отстраняется, бледна. VI В росу от холода одета Стена подвала. На полу Лежит, бесчувственный, в углу Несчастный узник; искры света Не впустит черный каземат; Недвижен, грязен и космат, Невольник спит на грубом ложе. Крепка подземная тюрьма, Тяжки железы; ночи тьма Его укрыла как рогожа. Но чу! Почудилося, нет ли? В тиши скрыпят дверные петли; Подъемлет узник мутный взор. Свеча мелькнула над ступенью И в подземелье легкой тенью Как ангел сходит дева гор; Глядит светло, без неприязни, И говорит: «Грядет рассвет. Остался час... Спасенья нет: Заря отмерит время казни. «Пусть так» – глаголет раб в ответ – «Ее я встречу без боязни: В могиле климат не сырей Чем здесь». И, сев лежанки с краю, Вдруг дева говорит: «Андрей! Твоей я смерти не желаю. Ты претерпел довольно здесь. Твои я слышала стенанья. Покинь наш край! Прощаю днесь Тебя я. Выбери изгнанья Судьбу себе: в том нет стыда! России велики просторы; Сокройся в них ты без следа, Оставь нас. Это наши горы! Согласен?» – Встретились их взоры, И русский молвит глухо: «Да». Очами радостно сверкая, Тяжелы цепи размыкая, Спешит черкешенка. Они, Разъяты, валятся со звоном, И члены распрямил со стоном, Вставая, пленник. Уж ремни Упали, взрезаны. «Скорее» – Торопит дерзкая Андрея, И, вся зардевшись горячо, Чужие длани направляет, Объять за шею позволяет И опереться на плечо. Выходят прочь они. Дорога От ненавистного порога Виется в дол, петлю творя. Во тьме влекомый девой робкой, Уходит беглый пленник тропкой Прочь от узилища. Заря Едва коснулась неба края; Алмазы звезд во тьме горят; И меж собою говорят Они, путем одним ступая: «Рассвет уж близится, гляди. Отец твой хватится» – «В долину Тебя сведу я, не покину Здесь одного. Когда среди Низины будешь, ты приметишь Там воинов твоей земли: Там ваша власть, там патрули На конях быстрые ты встретишь – Тогда один и выйдешь к ним; Придет то время, будь покоен; Но рок изменчив: муж и воин, Сейчас ты девой охраним. Пока не вышли мы из леса, От пули дерзкого черкеса Брони надежнее защит Мое к единоверцу слово; У дев оружья нет иного, Но это твой единый щит. Пока ты не спасен, я буду Сопровождать тебя повсюду, Оборонив от всех невзгод. Пророк, молитвам нашим внемли, Заставь покинуть наши земли Неверных, и настанет год, Когда – тут Айны взор смутился, – Когда б желала я, Андрей, Чтоб мирным гостем воротился К убогой сакле ты моей. Не знаю, что со мною, право... Как будто снег успел заместь Мне сердце, и ни казнь кровава, Ни вам, неверным, злая месть Его не тешат. Ослабелым Тебя я видела, без сил, И черный камень заносил Небесный снег, и пухом белым Он крыл его, и угасил Все, что его калило ране, И злоба, хладом отнята, Навек в божественном буране Без следа канула. Чиста Душа моя. Когда очнешься И ты от этого огня, Ты мирным странником вернешься В наш край, и здесь найдешь меня; Тогда и ты поверишь чуду. Дойди до нашего жилья, Будь гостем здесь... Надеюсь, я Жива еще в то время буду, А нет – я эхом с гор сорвусь И на призыв твой отзовусь. Сказанья наши полны слухов, Что души горцев с давних пор Умеют обращаться в духов, Летучих духов темных гор. У мертвых отняты когда-то, Ни в рай, ни в ад нейдут они: Земные кончены их дни, Но предписания адата – Отмщенья ль, долга ли возврата, Или святого газавата – Свершить им надобно... В сени Небес ночных они витают, И зрят на землю с высоты, Но лишь заря взойдет, растают В просторах горных. Если ты Мне крикнешь – отзовусь я криком, Зальюсь дроздом – лишь посвисти! Я буду гласом многозыким Сопровождать тебя в пути. https://xamsterdam.nl Захохочи – отвечу смехом, Заплачь – рыданье повторю: Я стану эхом, горным эхом, Я над горами воспарю, Неся твой голос выше, выше, А если выстрел твой услышу, Пойму, что ты попал в беду И с вышины к тебе сойду. Но не давай зажечься гневу В летучем призраке: вернуть Нельзя приязнь его – и деву Лишь раз возможно обмануть» – «Я слово дал» – «Того довольно! Я говорила наугад, Сказанье вспомнила невольно: Наш край легендами богат. Однако, мы уже у цели – Гляди вокруг: редеют ели, Видна долина вдалеке, Отрог горы стал склон отлогой, Тропа сливается с дорогой, А та спускается к реке». И узник зрит освобожденный Далекий дол, и освещенный Зарею курень пастуха, И тучный луг, и брег желанный – И плачет, слыша долгожданный Рассветный возглас петуха. VII «Отец, отец! Беда! Бежал!» – Метался, голос надрывая, Шамиль у сакли, надевая, И в ремнях путаясь, кинжал – «Проклятый сын славянской степи, Коварный лис, разъял он цепи, Во тьме сокрылся поутру, И взял заложницей сестру!» – «Скачи!» – Саид, лицом темнея, Торопит сына, – «Если с нею Что сделал русский... Я зову Все силы неба нам в подмогу. В долину он избрал дорогу. Спаси сестру свою! К порогу Врага проклятого главу Ты принеси!..» – Бич жалит резкий, И конь взвивается черкесский, И хвост полого простерев, Летит стрелою меж дерев. Секут подковы искры, кремень Из-под копыта брызжет. Темень Уходит как вода со дна Морского в тихий час отлива. Шамиль глядит нетерпеливо, Привстав в седле. Ему видна Ущелья даль. Вдруг очи хмуры Зажглись у хищника огнем: Глубок провал, но видит в нем Шамиль согбенные фигуры, Вдали бредущие. Черкес Коня опять терзает шпорой И мчится тропкою, которой Спасался узник. Словно бес, Летит он над землею пыльной, Коня не преставая сечь, И, видя в ярости бессильной, Что не успеет пересечь Дорогу им у врат в долину, Коня бросает, саблю длинну, На склон с тропы сигает вбок; И вниз, в провал, с ущелья края Скользит он, руки обдирая, Как камень, в зев земли глубок. VIII «Прощай же» – с грустью смотрит Айна – «Храни Аллах тебя, Андрей» – «Прощай и ты. Сплелися тайно Твоя судьба с судьбой моей. Тебе я животом обязан, Твоею клятвою я связан, И сердце жжет мое укор, Что зрел в очах я девы гор» – «Уж ты прощен, Господь с тобою. Тебе еще версту пройти. И если встретишь ты в пути Врага, не погибай без бою: Вот твой пистоль. Он заряжен Моей рукой: кто стал скитаться Средь гор, тот с жизнию расстаться Рискует, не вооружен». И, стоя на дороге узкой, У струй прозрачных родника, К черкешенке склонился русской, Целует край ее платка, Лицом ее залюбовался, Внимает взору робких глаз... Но вдруг кипящий злобой глас В ущелье эхом отозвался: «Славянский пес! Ты мнил, что месть Избегнешь, скрывшись на равнине? Трусливый раб, издохни здесь, Твоя судьба решилась ныне!» Пронзает Айну смертный страх, Мутится взор, слабеет воля: Шамиль стоит в пяти шагах, И черный зрак его пистоля На беглеца глядит в упор, И, удержать его пытаясь, Меж ворогами дева гор Стенает, птицею метаясь: «Кто был прощен да не падет, Не будь греха того виною! Он дал мне слово! Он уйдет! Из наших гор он изгнан мною!» – «Ты с ним, безумная?!» – ревет Шамиль – «Ты дьявола посулам Сдалася! Прочь!» – и люто бьет Сестру пистоля тяжким дулом, И, разъярен ее мольбой, Подъемлет вновь орудье брани, И дева, простирая длани, Скрывает русского собой. Ударил выстрел. Покатился Меж скал суровых звонкий гром, И эхом трижды воротился, Мечась в ущелии пустом; Вокруг Шамиля дым клубился; Он замер в облаке густом; Во взоре ярость увядала, И боль отчаянья, остра, Черты исполнила: сестра Пред ним безмолвно оседала, Зажавши рану у ребра. Глядит Шамиль в оцепененьи, В сознанья странном помутненьи, На злое дело рук своих, И хрипам девы смертным внемлет, И ужас, что врагов объемлет, На миг соединяет их Во скорби. Но прошло мгновенье – В очах Шамиля злое рвенье Взвилось огнем, он задрожал, В руке его блеснул кинжал, И, зова крови верен звуку, Подъявши жало острия, Стрелой он прянул как змея, Но русский первый вскинул руку, И гром, сотрясший гор гряды, Забился, заперт в узкой келье Меж скал, и кинулось ущелье Его твердить на все лады. IX Отряд, рысивший у подножья Враждебных, чуждых русским гор, Полночный совершив дозор, Минуя кочи бездорожья, На тракта выбрался простор. В лучах зари мелькнули шпоры, Шеломы, темные уборы В отметах грязи полевой. Вдруг у обочины далекой Убогий странник одинокой Возник, бессилен, чуть живой, И встал пред скачущим отрядом, И командир, гарцуя рядом И западню от горцев мня, За саблю при его явленьи Схватился, глянул в изумленьи И осадил в пыли коня. X Кавказа снежные вершины, Прильнувший к небу край земли! Давно Ермолова дружины Уступы ваши обошли, Поднявшись по тропинкам горным, Путем оборотивши торным Пути пастушьи. Расцвели Ремесла здесь в сени закона; Твердыня нового кордона На юг подвигнулась; черкес, Гонимый силой русской стали, Ушел за Терек; темный лес Как волка скрыл его. Восстали Славян здесь крепости. Они Укрыли край сей мира кровлей, Селенья зажили торговлей, Достатка ведать стали дни. Вперед стремясь неотклонимо, Мечетей, пастбищ горских мимо, В аулах поселяя страх, Минуя перевал высокой, Шел эскадрон у одинокой, Убогой хижины в горах. Был ветхий дом давно заброшен, Листвою тлевшей запорошен, И погреба кривой засов Болтался ржавой запятою Над черной ямой, налитою До края тьмой, в венце из мхов. Витал гниенья дух несносный Над ней, и, сморщившись, казак Окурыш сплюнул папиросный В струящий смрад могильный мрак, И чтоб в стенах забытой сакли Укрыться горцы не могли, Ее с пылавшим клоком пакли Солдаты споро обошли, И гари дух ко тленья воням Пристал. Раздался крик «По коням!», И, снявшись с места, эскадрон Как стая черная ворон, Кружась, тропой пошел в долину. Подков впечатывая в глину Следы, уланской роты строй Тянулся темной канителью Меж скал по долгому ущелью, Пока не скрылся за горой, В просторе светлом растворяясь. И тишь безлюдья, воцаряясь, Укрыла все своей чадрой. Невдалеке дорог скрещенья, Обозов сухопутных порт, Стоял когда-то русский форт Для дерзких горцев отвращенья Набегов злых. Когда когорт Российских сила, напирая, Границу двинула до края Долин за Тереком, то ров Его засыпали; бойницы, Пусты, как черепа глазницы, Остались в толще брустверов; Военных боле нет шатров; Обозов мирных вереницы Из ближней тянутся станицы; Ушел и бранный дух суров; Вороты отперты всенощно; Вдоль берегов раскинув мощно Дворы, селенье у реки Вширь раздалось; густые злаки Укрыли нивы, и казаки Дома поставили крепки. Села у дальнего предела, Дерев где роща поредела, Сходя ступенями на брег, Вдали крестьянского жилища Лежит печальное кладбище. Здесь вечный обрели ночлег Руси посланники великой, С какими дрался горец дикой И в битвах земли уступал. Имен истлелые скрижали, Что над могилами лежали, Не сохранили. Кто здесь пал, Когда, в каком был мертвый чине, Уже никто не скажет ныне, И надмогильные холмы, Травою сорною одеты, Хранят минувшего секреты И тайн не выдадут, немы. И есть простой там камень черный, И кособок, и непригож, И все же с прочими несхож: Под ним цветок пробился горный, И тянет к небу лепестки, Как будто ветра дуновенье Несет с небес поминовенье Тому кто здесь лежит. Звонки, Поют над погребеньем птицы, Прилежны ноют медуницы, И в нору малый свой барыш Несет, спеша, воровка-мышь. А там, над зеленью долины, Восстали горы-исполины, И к темным кручам их боков, Явясь неведомо отколе, Прильнули, странствуя на воле, Отары белых облаков. Там, в хладной вышине, далече, Куда и птицей не взлетишь, На перевалах горных тишь Такая, что людские речи За версты, кажется, слышны, И шрамы от былой войны Еще видны на мрачных скалах, И кости скорбные в завалах Лежат, дождями белены. Молчанье гор... Пред жизнью бренной Оно, как немота Вселенной, Божественно, и вечных скал Ничто безмолвья не нарушит, Доколе время не обрушит С вершин грохочущий обвал. Покуда путники сквозь горы Идут, смолкают разговоры, Не выпускают руки шпаг; Таят угрозу куст и камень, И даже тот, отваги пламень Горит в ком, ускоряет шаг. И отправляясь в эти дали Пешком, верхом ли на возу, Молитесь, путники, внизу: Не дай вам Бог на перевале Увидеть горную грозу. Она является нежданно: Вдали клубится зыбь туманна, Край неба прячется во мгле, И вот уж, взрыкивая глухо, Ложится чудище на брюхо, И дрожь проходит по земле. От молний лопается небо, И, словно сжатые серпом, В долах ложатся брони хлеба, Подъемлет вихорь пыль столпом, Во грома бешеных раскатах Из высей вержится вода, Река бурлит на перекатах, Бушует, пенится. Тогда, Когда б какой смельчак безумной, Затерян в вихре бури шумной, Один среди ужасных гор, И не спасаясь стрел небесных В укрытии ветвей древесных, На небо обратил бы взор, Он зрел: в высотах беспредельных, Стрелой во всполохах смертельных Несется гибельная тень – Пади, молясь, чтоб Чудотворец Отвел беду, и Черный Горец Не разглядел во мгле мишень. И слушай, как в раскатах грома, Углами горного излома Вертеп несет на много миль Отзвоны эха, и бескрайна Даль повторяет: «Айна, Айна! Сыны мои! Шамиль, Шамиль!» В такую ночь случайный странник, Людских жилищ един изгнанник, Средь бури молится, дрожа, Во тьме, густой и непроглядной, Жестокой, черной, беспощадной, Как сталь чеченского ножа.

Текст © Фаддей Венедиктович, 2005

См. также: Ф. В.: Стихи

TopList
Оформление © Арнольд